«Чудесное обаяние мерзости». Пукст в гостях у Чалого

Сергей Пукст — беларусский композитор, музыкант-новатор и экспериментатор. За свою музыкальную карьеру он испытал себя во многих музыкальных направлениях. В начале нулевых творил в стиле построк. Затем его захватил панк-джаз, а после он окунулся в инди-рок. Пукст также выступает в образе шансонье Георгия Добро. В проекте True Litwin Beat даже читал рэп. Недавно музыкант переехал из Беларуси в Варшаву.

Сергей Чалый: У Георгия интересная биография. Это русский человек, приехавший в Минск. И каково русскому человеку, который думал, что он нашел себе в Минске приют, эмигрировать из Беларуси? 

Сергей Пукст: Это было сложно. Там же Георгию была придумана целая биография. Это наша старая семейная идея про Георгия, которая началась с финансовых проблем. Был придуман паразит, который сжирает все эти деньги. Придумали характер. Тут я слышу песню Михайлова «Дарю тебе рассветы и закаты», где понятно, что герой ничего девушке так и не дарит. 

Сергей Чалый: Помнишь, был такой фильм «Я подарю тебе эту звезду»?

Сергей Пукст: Да. Я дарю тебе Варшаву, девочка моя. Даже в кафе не сходят, скорее всего. И этот внутренний всасыватель бабла, который у нас в семье происходил, выродился в такого персонажа. Который был по началу таким картонным, я же даже разговаривал иначе, был совсем другим человеком. Он потом пропитался каким-то моим внутренним обаянием. И в этом странном таком микс-фактуре люди стали плакать некоторые под песни Георгия, под эти жлобские гимны. Они стали неожиданно проникаться. И Георгий стал человеком достаточно обаятельным. Это такое прекрасное, чудесное обаяние мерзости. Я даже не знаю как это описать. Потому что в этом тоже есть я. Это частичка меня. И во мне частичка Георгия. 

Когда люди придумывают второго персонажа, они хотят ускользнуть от ответственности. От социального долга. Это не я насцал в подъезде, это Георгий. Это другой человек. А мы не можем друг без друга. Какие-то сиамские близнецы. И во мне яростно расцветают эти нечистые кожистые крылья Георгия и наоборот. 

Сергей Чалый: Честно говоря, у меня совершенно другой взгляд на Георгия.

Хотел тебе напомнить, как ты в одной из своих ипостасей однажды сделал совершенно потрясающий ютуб-перформанс. Который назывался «Доколе». Где персонаж ходит со своим другом по магазинам, рассматривает ценники на товары, продукты питания и говорит: «Как же, сука, дорого! Разве за это наши деды воевали?». Как нынче воспринимается поход по магазинам?

Сергей Пукст: Это Миша Гулин придумал. Именно эту фразу. Это вот тот второй человек, который ходил со мной по магазинам. Здесь тоже можно найти. Можно походить. Я знаю места, где можно снять второй ролик «Сука, дорого — 2». Богатый город Варшава.

Сергей Чалый: То, что в Беларуси дороже, является уже экономическим фактом. И это в какой-то степени серьезный провал экономической политики всех этих лет. Я сам помню людей, которые мне говорили: «Мне нравится здесь жить, потому что здесь хотя бы дешево это, это и это». Сейчас уже все это постепенно…

Сергей Пукст: Поэтому я здесь. 

Сергей Чалый: Был еще один проект, который, как мне кажется, был сделан потому что ни Сергей Пукст, ни Георгий Добро не смогли бы так высказаться. Это True Litwin Beat, песня про Минск 2019 года, которую я переслушивал. Мне кажется,  в беларусском сегменте всей музыки, которая только есть, нет ничего более точного,  пронзительного об этом времени. «Ты не видел Минск — ты не умирал». Увидеть Париж и умереть, только наоборот. Тогда казалось, что Беларусь становится чем-то актуальным. Вот фестивали, театр, кино. И эта песня абсолютной безнадежности. Это художественное предвидение или что?

Сергей Пукст: На самом деле чем негативнее ты выскажешься, тем точнее ты попадаешь. Это простой закон. Второе — я тогда сконцентрировал все претензии к миру и так выразил. У нас же вот карамельный такой этот город, чистый. А инвалидов нет.  

Что раздражает всегда в Европе? И здесь, в Варшаве тоже. Что люди всякие: одноногие, на костылях, на своих колясках прутся впереди тебя. А в Минске никого нету. Только там иногда милостыню просят. Потому что нет инвалидов, правда? Просто они сидят дома. 

Я не знаю, почему так происходит. Просто высказал соображения по поводу города, где я жил. 

Сергей Чалый: Ну, это особенность тоталитарных режимов. Вспомни, как при Сталине зачищали города от калек после войны. А зачем, чтобы это было на глазах?

Сергей Пукст: Когда ты живешь в таком обществе неполной свободы, просто очень скучно. И это единственная песня, за которую мне заплатили. Вполне приличные деньги. И я подумал, что надо же написать приличную песню наконец. 

Сергей Чалый: Жили в полунасилии. Нужно было оказаться в другом месте, чтобы это почувствовать. Изнутри это уже не так хорошо видно. 

Сергей Пукст: Это же классическая обида тех людей, которые остаются. Им кажется, ну, почему вы так плоско видите нашу ситуацию? А все действительно очень сплощается, становится просто таким конкретным. Картинка очень меняется, да? Она становится двухмерной. Ты выезжаешь из этого окружения и на повседневном уровне этого не чувствуешь. 

Здесь воздух свободы, а там так душно. С одной стороны не хочется такие банальные вещи артикулировать, но когда ты приезжаешь, спадает напряжение. Понимаешь, что можно вообще не переживать из-за очень многих вещей.  

Сергей Чалый: Почему меня поразила это композиция, потому что внешне это был едва ли не самый благополучный период страны. Когда все развивалось. Даже как-то и помимо государства. И казалось, что еще чуть-чуть и это может стать чем-то. Но ощущение безнадежности на уровне экономических настроений уже считывалось до 20-го года. После кризиса 2015-2016 года, когда власть впервые бросила людей, типа выживайте сами. Она потом повторила это в коронавирус 2020 года. И после этого общее настроение стало таким, что здесь ловить больше нечего. И тогда же трудовая миграция развернулась с Востока на Запад. И тогда же на уровне глубинных интервью считывалось у людей: «Ну, я-то, может, и не поеду, но детям уже точно надо». И поэтому 2020 год во многом стал результатом вот этой вот безнадежности. Он ее не родил. 

Ты в своем интервью как-то говорил, что не хочешь высказываться о 2020 годе, потому что ты не тот человек, который может говорить об этом прямо.

Сергей Пукст: Я обратил внимание на реакцию людей на мое появление здесь. Они были очень рады меня видеть. Если уж я сдвинулся, потому что я никак не представлялся фигурой, которая могла куда-то переезжать. Я занимался своими делами более или менее. Я до последнего в Минске пытался делать киноклуб, цеплялся за какие-то культурные аспекты.

Сергей Чалый: Во многих интервью ты пытаешься изображать такого негодяя, циника, панка. Ты даже здесь пытался изобразить Георгия Добро каким-то таким «это мое плохое альтерэго». У меня совершенно другой взгляд. Я эту мысль родил из твоих высказываний «я играю самую искреннюю музыку». Самые искренние песни, которые замаскированы под вот этот вот низкий жанр шансона. Не является ли все-таки искренность первичной, а панк — защитным механизмом? Защитный механизм от критики. Еще одна ипостась Сергея Пукста — это музыкальный критик творчества Георгия Добро Борис Шнеерзон.

Сергей Пукст: Кто лучше напишет о тебе, который представляется другим человеком, чем твой другой? Шнеерзон был придуман, даже не придуман, он родился. Я не могу говорить, что был придуман, это прямо как мои дети, что-то во мне. Просто если уже получать по морде, то хотя бы от самого себя. Чтобы был человек какой-то родной. Чтобы он плюнул тебе в лицо заранее немножко. Чужие люди они же грубы. Они тебя не понимают как правило. 

Ты помнишь идеальный культурологический принцип, что лучшее произведение то, которое понятно самому себе и господу богу? Если это понимает два-три человека — уже похуже. Уже хреновенькое произведение. 

Сергей Чалый: Ты говорил, что стремишься делать музыку, жанр которой тяжело определить. 

Сергей Пукст: Стремление уйти от конкуренции. 

Сергей Чалый: И тогда же ты говорил, что тебе не нравится, что музыку заменяет саунд-дизайн.

Сергей Пукст: Но это неизбежная природа. Здесь очень простая логика: музыка — вещь, зависимая от технологий. И хочу напомнить, что последний раз мы слышали отчетливую музыку в 80-е годы. С характерным звучанием. Я имею в виду последнее оригинальное звучание, где синтезаторы были достаточно несовершенны, чтобы звучать характерно. Уже в 90-е более или менее все атмосферы можно было передать. Семплировалось. Не говоря уже про 2000-е. Соответственно сама мелодия ушла на второй план, потому что люди захотели погружаться, хотели как бы немножко растворяться в атмосфере, в среде, потому что музыка давала уже такие возможности. А сами мелодические идеи, это все осталось. Гладков Геннадий умер не так давно, носитель такой яркой мелодической природы композиторской. 

Собственно почему мы любим всякие советские кино. Кино могло быть абсолютно дерьмовым, но музыка просто вытягивала его. Такое в Советском союзе бывало неоднократно. 

Какой-нибудь там «Усатый нянь», где Рыбников просто спасал фильм. Если ты посмотришь этот фильм, только музыка — это чудо. 

Чалый Чалый: Не является ли панк музыкой, которая никак не сведена, предназначенной только для живого прослушивания?

Сергей Пукст: Этот вопрос слишком сложный для меня. Я к нему не готов. Мне кажется, что сегодня поразительно расширились возможности музыки и возможности тонких атмосферных состояний. Люди переводят в МР3 и слушают в пукалках таких.

Сергей Чалый: Раньше ты говорил, что на музыкальной полке видишь себя где-то между Сидом Вишесом и Луи Армстронгом. Где ты видишь свое место сейчас?

Сергей Пукст: В принципе нормально определил. Вполне там. Потому что я на самом деле люблю экспрессию. Старый добрый катарсис меня все еще волнует.  Я все еще хочу, чтобы я узнавал что-то новое. Или по крайней мере что-то новое испытывал. Но испытывал головой. Некоторое время назад возникла мода на Егора Летова. В целом у Летова очень хорошая поэзия. Или Цой, у которого есть простое формальное упражнение, к примеру, «давайте играть музыку только из пяти нот». Она сразу приобретет такую цельность, монументальность. Если мы будем использовать несколько слов, таких как земля, небо, кровь, сигареты, чай, у тебя сразу приобретается цельность поэтическая. Ничего не хочу сказать, Цой очень талантливо и мощно с этим работал, но просто обратите внимание, как эти простые вещи  приобретают символическое, глубокое значение просто потому, что они не сильно варьируются.